Греки, согласно П. Рикёру, различали mnêmê и anamnesis, пассивное воспоминание и активное вспоминание или припоминание (действие поиска), "вторичное воспоминание" (remémoration). У Аристотеля выделяется память-чувство (простое присутствие воспоминания) и вспоминания-действия (вызывание воспоминания с усилием), их объединяет то, что "память сопряжена с прошлым" (449b 15), память существует тогда, когда "протекает время" (449b 26), "вместе со временем". Для Аристотеля различие "предыдущего" и "последующего" есть отличительная черта времени. Значимость приобретает метод вызывания в памяти. Различие между памятью и воображением у Аристотеля состоит в наличии у памяти обязательной временной дистанции.
Память у Августина приобретает образ кладовой, хранилища воспоминаний, знаний, интериорного пространства - "огромные палаты памяти". "Кроме того, память о "вещах" и память о себе самом совпадают: здесь я сливаюсь с самим собой, я вспоминаю о себе, о том, что я сделал, когда и где я это сделал, какие чувства я испытывал, делая это. Да, велика сила памяти, велика до того, что "я помню, что я помнил" (X, XIII, 20). Короче говоря, "ум и есть сама память" (см.: X, XIV, 21).
В новоевропейской традиции, идущей от Платона, "память, сведенная к вспоминанию, идет по следам воображения", образа, отпечатка. Историческая наука в этой логике - идёт по "следам". "История, согласно Марку Блоку, считает себя наукой, создаваемой по следам". Однако воображение нацелено на вымышленное, а память - на предшествующее реальное. И ещё требует прояснение образ-воспоминание. Вместе с тем в сложном воспоминании различается и акт, и нетождественность, и привнесение нового субъектом - изображение.
Сознание у Д. Локка - это уже не совокупность мыслительных операций Р. Декарта, а самость - способность оставаться тем же самым во все времена существования, а не другим, единство, определяющее личность, основа самоидентичности и в конечном итоге - память. У Локка все то, что обусловливает непрочность идентичности, дает, таким образом, повод для манипуляций памятью, прежде всего при помощи идеологии. Но кризис идентичности может нести и положительные последствия - возможность "нового трезвого присвоения прошлого с грузом его травмирующего опыта" (П. Рикёр).
Коллективная память, очевидно, является истоком "исторической идентичности" человеческого сообщества.
Тема избыточности исторической культуры, исторического образования (не истории как науки, услуги которой иногда прагматически необходимы для жизни) у Ф. Ницше* согласуется с классическим ориентиром на надисторическое (вечное: философия, искусство, религия).
* (Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни //Ницше Ф. Сочинения. В 2-х томах. Т. 1. М., 1990. С. 160.)
У Гуссерля память - это и способность, и осуществление: существенно различение между ноэзисом, являющимся воскрешением в памяти, и ноэмой, представляющей собой воспоминание. Само же воспоминание распадается на акты: непосредственное воспоминание - ретенция (удержание), и вторичное воспоминание - (припоминание), или репродукция. Удержание еще не является воображением, оно воспринимает и длится - это образный хвост кометы, пока не становится актуальным восприятием (ядром кометы). Презентация становится репрезентацией, воспроизведением, длящимся удержанием образа, вторичным воспоминанием, но уже не является восприятием. Обнаруживается при этом, что прошлое уже не являлось непосредственно частью настоящего, объект остался в прошлом, и потому не воспроизводится механически. Именно с этим видом памяти и имеет дело наука история. Различие репрезентации, воображения теперь только в модусах: "воображением полагающим и воображением ирреализующим, единственной связью между которыми является отсутствие"*. И только одно из этих воображений является воспроизведением прошлого - узнаваемое - отождествление "актуального воспоминания и первичного впечатления, которое имеется в виду как иное... узнанное прошлое стремится выдать себя за воспринятое прошлое"**. Рефлексия исторического сознания ликвидирует видимость и помещает объект в истекшее прошлое. У Гуссерля "из интенциональности ad extra, имеющей место в восприятии, превращается в интенциональность ad intra, продольную интенциональность, свойственную движению памяти по оси временности. Эта продольная интенциональность и есть само внутреннее сознание времени".
* (Рикёр П. Память, история, забвение. - М.: Издательство гуманитарной литературы, 2004. 728 с. - С. 62.)
** (Рикёр П. Память, история, забвение. - М.: Издательство гуманитарной литературы, 2004. 728 с. - С. 66.)
Часто воспоминание улавливается только как момент узнавания. "...вспомненные "вещи" тесно ассоциируются с местами... Именно на этом изначальном уровне конституируется феномен "мест памяти" - до того, как они станут отсылкой для исторического познания. Эти места памяти выступают прежде всего в качестве reminders - опорных пунктов воспоминания, поочередно служащих слабеющей памяти, борьбе против забывания и даже в качестве безмолвной замены утраченной памяти. Места "живут", как живут записи, монументы, возможно, как документы, в то время как воспоминания, переданные только словесно, парят, повинуясь воле слов. Именно благодаря этой близости, существующей между воспоминаниями и местами, могло сложиться нечто вроде ars memoriae как метода"*. Однако место, согласно Е. Кейси, небезразлично для "вещи", которая его занимает.
* (Рикёр П. Память, история, забвение. - М.: Издательство гуманитарной литературы, 2004. 728 с. - С. 68.)
П. Рикёр выделяет 3 традиции: а)традиция интерпретации, где запоминание превалирует над припоминанием прошлого; б) ассоцианизм нового времени, опирающийся на Аристотеля; в) динамизм памяти у А. Бергсона - "усилия по вызыванию памяти", "цепочки связей".
|
© SokratLib.ru, 2001-2018 При копировании материалов проекта обязательно ставить ссылку на страницу источник: http://sokratlib.ru/ "Книги по философии" |