11 ноября 1620 г. в залив Код, омывающий берега Виргинской колонии, вошел корабль "Мейфлауэр", с которого высадилась небольшая группа миссионеров, скромных пуритан, бежавших от религиозных войн, терзавших Англию со времен Генриха VIII. Последователи Кальвина, они искали мира и спокойствия, дабы беспрепятственно отправлять свой культ. Десятилетнее изгнание в Голландии доказало им опасность эмиграции даже для такой культуры, как английская: родной язык неизбежно утрачивался. Нетерпимость и насилие, царящие в Европе, побудили этих пилигримов пуститься на поиски мира, надежду на который они почерпнули из утопий, столь распространенных в ту пору.
Этот эпизод знаменовал собой начало второй великой европейской экспансии, дополнявшей ту, что была осуществлена иберийскими конкистадорами. Новая экспансия основывалась на иных принципах, сходных с теми, что провозгласил Лас Касас, защищая права американских индейцев. Но при встрече с другими аборигенами эти принципы не только не способствовали их вовлечению в орбиту христианского мира, но вели к полному их истреблению как народа. Принципы свободы, вдохновлявшие новых пилигримов - так они предпочитали именовать себя,- оборачивались трагически против тех, кто не был с ними знаком.
Прибытие "Мейфлауэра" определило всю заокеанскую кампанию XVII в., дополнившую иберо-католическое завоевание XVI в. В течение всего предшествовавшего столетия Англия, ведя войну с католической Испанией, искала опорные базы для того, чтобы умерить аппетиты империи, в которой никогда не заходит солнце. Англичане хотели обосноваться и в самой Америке, там, куда еще не дошло испанское войско. Эти попытки составляли часть общей борьбы, разгоревшейся между Елизаветой I и Филиппом II. Английская королева направила в Северную Америку свои экспедиции, ожидая от них свершений, подобных тем, что осуществляли испанские конкистадоры в южной части континента. Она надеялась создать заокеанскую империю, которая позволила бы Англии ни от кого не зависеть. Возникали колонии, подобные Виргинской. И все же это были поселения, зависевшие от возможностей самих основателей, поскольку Англия не была в состоянии нести расходы по колонизации так, как это делала Испания. Частная инициатива, индивидуальная воля англичан-колонистов не обеспечивалась поддержкой метрополии. Другое дело - пиратство, открывавшее возможности грабежа владений Испании и нападения на ее корабли. Поэтому XVI в. еще не привел к окончательному закреплению в Америке английских подданных, если не считать отдельных относительных успехов, подобных достигнутым сэром Уолтером Рэли в Виргинии. Деянию испанцев не суждено было повториться.
Новая и на сей раз успешная попытка будет предпринята уже в XVII в.- высадка с корабля "Мейфлауэр". Едва в Англии утихли религиозные войны и на престол взошел Яков I, сын католички Марии Стюарт, ставший преемником Елизаветы, казнившей его мать, как предпринимается новая, на сей раз хорошо, должным образом субсидируемая попытка колонизации. Специально организовываются компании для ведения финансовых операций с целью извлечения прибылей от торговли и эксплуатации еще не освоенных природных богатств в разных районах земного шара, в том числе и Америки. В Лондоне и Бристоле создаются две акционерные компании по финансированию колонизации Виргинии, которая разделяется на две части: Северная Виргиния становится Новой Англией, а в состав Южной Виргинии войдут Каролина, Мэриленд и собственно Виргиния. Первые три корабля покидают берега Темзы в 1606 г. Начиналась новая кампания, теперь уже не пытавшаяся повторить испанский опыт.
В основе новой экспансии лежали совсем иные побудительные мотивы, нежели те, что вдохновляли первую кампанию. Участников нового похода не объединял общий идеал. И ощущали они себя не конкистадорами, не завоевателями, а всего лишь колонистами, которые расположились на новых землях с целью развернуть торговлю и деловые сношения, превратив эти земли в центр новой империи. В отличие от иберийцев в их миссию не входило распространение христианства. Будучи также христианами, новые колонисты тем не менее не смешивали частные интересы акционерных компаний, которые они представляли, с второстепенной заботой о спасении души. Спасение души было для них делом сугубо личным: каждый лично был ответствен за спасение своей души, которую он вообще был волен спасать или не спасать. И когда участники этой второй экспансии встретились с неизвестными им существами, последние интересовали их в одном-единственном смысле, а именно с точки зрения их пригодности к достижению целей, приведших поселенцев на эти земли,- добиться материального успеха. Вопрос о том, есть ли у туземцев душа, не особенно волновал новых колонистов. Вступая по мере необходимости в контакты с туземцами, они исходили только из собственных интересов. С туземцами даже заключались договоры, так же как между самими колонизаторами. Но в чем последние не были заинтересованы - так это в ассимиляции и даже в порабощении. Однако по мере того, как индейцы нарушали условия договоров, условия, которых они никогда не понимали и которые сами колонизаторы изменяли в зависимости от хода своих дел, индеец превращался в помеху, а следовательно, подлежал изгнанию с освоенных земель. Таким образом, "дикари" не могли быть хорошими или плохими - они могли быть только полезными и нужными или ненужными, мешающими. Высшим проявлением такой позиции стал афоризм "хороший индеец - это мертвый индеец".
Прагматические интересы колонистов, привлеченных английскими компаниями, являли собой только одну сторону повой экспансии, другая была связана с религиозными устремлениями пуритан, первыми представителями которых были пассажиры "Мейфлуэра". Отцы-пилигримы, бежавшие от религиозных распрей, искали в Америке осуществления своих идеалов и чаяний, ради которых боролись их единомышленники в Англии: свободы от внешнего гнета, свободы совести, свободы религии и веры. На новых землях они намеревались воздвигнуть Новый Иерусалим, заключив, подобно тому как это описывалось в Библии, союз с богом и между собой. Пуританская трактовка идеи священных договорных отношений между богом и людьми*, вдохновлявшая пилигримов, передалась и основной массе поселенцев. Начали складываться институты представительного правления, с которыми люди связывали надежды на решение своих духовных и мирских проблем. Даже акционерные компании представлялись воплощением духа демократии, предполагавшей свободное волеизъявление любого из акционеров. Ему-то и придали религиозную окраску отцы-пилигримы. Религиозный договор стал двойником договора коммерческого. Но и тот и другой охраняли частную собственность, в данном случае - собственность на земли, из которых изгонялись их исконные жители - индейцы. Ведя кочевой образ жизни, индейцы понятия не имели о собственности, а потому сопротивлялись огораживанию земель - тех земель, которые, как они верили, были созданы богами для всеобщего пользования. Индейцы не понимали и не признавали договоров, а тем более юридических оснований для отторжения у них земель, не могущих, по их мнению, быть чьей-либо собственностью.
* (Автор имеет в виду библейское понятие "завета" или, точнее, союза, договора, обращение к которому было существенной вехой идейного оформления радикальных версий протестантизма.)
С точки зрения пуритан, это непонимание будет оценено негативно, ибо их религиозные понятия не допускали, чтобы земля оставалась невозделанной и не имела хозяина. Предполагалось, что если человек и облечен какой-либо миссией на земле, то состоит она в том, чтобы заставить землю давать плоды*.
* (См.: Ortegay Medina J. A. La evangelization puritana en Norteamerica. Fondo de Cultura Economica. Mexico, 1976.)
Бог являет себя в человеке и в плодах, которые тот способен получить от природы. В этом смысле индивидуальные способности отдельного человека могут оказаться знаком особого предназначения всего народа. С этой точки зрения естественные различия между людьми предстают в ином ракурсе: они обусловливаются не наличием или отсутствием умственных способностей - ими обладают все люди - и не различиями в характере самого разума у разных людей, о чем говорил Лас Касас, но разной способностью применить данные от природы воображение и интеллект. Иначе говоря, способностью, проявляющейся в труде, направленном на покорение природы и получение от нее соответствующих плодов. Поэтому колонист-пуританин, разделяющий на первых порах тезис Лас Касаса о своем равенстве с индейцем, признающий его человеческую сущность и на этом основании вступающий с ним в договорные отношения, не замедлил отказаться от первоиачальнои позиции, когда индеец отказался уступать земли, принадлежащие лишь одному создателю всего сущего, и, следовательно, отказался признавать навязанный ему договор. Пуританин еще более укрепился в таком отношении к индейцу, когда увидел, что тот не стремится возделывать и обрабатывать землю, а заодно противится, чтобы это делали другие. Можно ли считать людьми подобные существа? Воистину, они скорее слуги сатаны, чем бога, чужаки в том Новом Иерусалиме*, который закладывался на пустынных американских землях. В отличие от испанских католических миссионеров протестантские пасторы не собирались вовлекать в христианский миропорядок тех, кто изначально проявил себя чуждым ему. Пуританское христианство не принимало ни аристотелевской, ни сепульведовской интерпретации человеческих отношений. Пуританство не ассимилировало прежний порядок, но устанавливало вместо него другой. И в этом новом порядке некоторые существа, такие, например, как индейцы, оказывались попросту лишними.
* (Символическое обозначение "земли обетованной". В данном случае означает "союз с богом" или "приятие веры". В широком смысле - общество, построенное на принципах христианской доктрины.)
Кто знает, если бы Англия добилась успешного завершения своих первых колонизаторских предприятий в XVI в., то, возможно, вся последующая история была бы совершенно иной. Ведь тогда Англия в определенной степени стремилась осуществить такую форму колонизации, которая, подобно испанской, позволила бы ей распространиться на американские земли. Соответственно североамериканские индейцы, краснокожие, должны были бы сделаться такими же подданными империи - может быть, худшими, а может быть, лучшими,- как индейцы, покоренные испанцами. Тем более, что краснокожие обладали значительно более высокими умственными способностями, нежели коренные мексиканцы или перуанцы. Ричард Хэклит, один из основателей английских колоний, писал своему другу Уолтеру Рэли: "Как Вы можете убедиться из последних слов "Сообщения из Нью-Мексико"... территория, на которой обосновалась Ваша последняя колония, населена тысячами индейцев. Согласно полученным мною сведениям... они обладают гораздо большей живостью ума, нежели их мексиканские и перуанские собратья, из чего мы можем заключить, что они с легкостью воспримут слово божие и откажутся от идолопоклонства, в котором они поныне пребывают в своем большинстве"*.
* (Ibid., p. 40.)
Собственно говоря, Хэклит предлагал распространить английскую гегемонию не только на земли, лежащие по другую сторону Атлантики, но и на их обитателей, которые могли бы стать такими же примерными подданными, как и сами англичане. Тем самым признавались умственные способности потенциальных подданных, а следовательно, и их равенство с самими англичанами. Но за это же равенство ратовал еще Бартоломе де Лас Касас, о чем было прекрасно известно елизаветинским колонистам, Именно поэтому краснокожий рассматривался как существо, обладающее, как и индеец, оказавшийся под испанским владычеством, разумом и свободной волей, что позволяло ему стать частицей империи, столь ревностно закладывавшейся в то время елизаветинской Англией.
"Виргинская кампания, осуществлявшаяся елизаветинским двором,- писал Хуан А. Ортега,- отвечала тройному плану: экономическому, политико-стратегическому и духовному"*. Этот проект, точно так же как и его испанский аналог, таил в себе и морально оправдывал коммерческие и стратегические планы. При этом ставилась цель воспитать верноподданных членов общества, которые стали бы для английского дворянства тем же, чем южноамериканские индейцы для испанских идальго. На далеких землях Виргинии могли быть созданы новые владения, на землях которых трудились бы английские подданные. Однако все эти планы рухнули сколько из-за нехватки средств, столько и по причине угрозы со стороны Испании. Потомки же колонистов, последовавших за Уолтером Рэли, сделали членами созданного ими полуфеодального-порядка черных рабов, привезенных из-за океана взамен; истребленных краснокожих.
* (Ibid., p. 41.)
Вторая экспансионистская волна исходила из других: предпосылок: не расширение старого европейского порядка, но создание нового. Как те, кто переселялся, желая-получить в собственность землю для обработки и извлечения из нее прибыли, так и те, кто стремился создать новый порядок, не похожий на тот, от которого они бежали из Европы, видели в Новом Свете своего рода Землю обетованную, поскольку во всех своих жизненных поступках они неизменно сообразовывались с Библией. Но те и другие были людьми, не нуждавшимися ни в какой помощи со стороны - они вполне обходились во всем собственными силами. Всякий другой человек представал в их сознании не только не союзником, но скрывал в себе опасного соперника. Ведь порядок, строящийся на началах конкуренции и обеспечивавший успех только самым ловким и сильным, делал всех своих членов опасными друг для друга. Лучшими же оказывались те, кто умел добиться большего успеха как в том, что касалось плодов их труда, так и в исполнении основной миссии человека на земле - почитании бога. А почитать бога означало заставлять землю отдавать во все большем изобилии все лучшие плоды.
Елизаветинский проект, будь он осуществлен, привел бы к созданию общества, более или менее напоминающего то, что уже было создано Испанией в Южной Америке. Но пуританский коммерческий проект, относящийся к XVII в., как раз и не предусматривал включения какого бы то ни было племени или народа в создаваемое общество. Это общество не включало, а исключало. Оно было обществом индивидов среди индивидов, каждый из которых преследовал свои собственные интересы. В нем не было места индейцам с их отсталостью и естественным неприятием чуждых и непонятных им обычаев и законов. Испания, напротив, была заинтересована в вовлечении в собственную систему людей и народов, с которыми она встретилась. Оно осуществлялось в соответствии с установленным порядком, указывавшим индейцам их место и роль. Английская же колонизация подчинялась и направлялась иными законами: это была пуританская мораль и жажда утверждения и сохранения собственной индивидуальности. Эти люди не признавали своим того, кто не сумел доказать свою способность быть частью создаваемого ими общества. Новый Иерусалим открывал врата только для званых.
Отсюда и различия в проектах колонизации Америки, в соответствии с которыми и действовали, с одной стороны, англичане, а с другой - романские народы (романские - потому что по иберийскому проекту действовали и французы в Северной Америке, на территории Канады). Южная Америка узнала сурового и беспощадного конкистадора, закованного в железо и вооруженного мечом, алебардой и мушкетом. Рядом с ним шел проповедник, миссионер, одетый в сутану из грубой шерсти и несущий с собой четки и распятие. В Северную Америку вступал "пионер", завоеватель и поселенец, воин и пастырь одновременно. Если в Ибероамерике колонизатор и проповедлик шли бок о бок, то в Северной Америке колонизатор был также и пастором. Североамериканский проповедник нес в одной руке Библию, а в другой - меч: Библией он вершил суд, мечом - карал. А судил и карал он тех, кто отходил от моральных заветов Нового Иерусалима. Пуританский бог - это не Иисус, несущий свет благой любви, каким его представляли индейцам испанские миссионеры, но гневный ветхозаветный Иегова, требующий суровых кар и изгнания для тех, кто противится добру или нарушает закон божий. Иберийский конкистадор совершал множество бесчинств, но рядом с ним всегда шел миссионер, взывая к его совести, призывая его покаяться в грехах. Что касается "пионера", то ему не перед кем было каяться, кроме как перед собственной совестью. Суд над собой и другими людьми он вершил в рамках своего "я", своей личной совести. Он оказывался судьей и самому себе, и другим людям. Он сам должен судить о добре и зле, сам должен решать, что надлежит вырвать с корнем, а что оставить. И коль скоро ведьмы и индейцы не соответствуют библейскому порядку, он превращается в охотника на ведьм и истребителя индейцев. Как отцы-пилигримы, сошедшие в свое время с "Мейфлауэра", так и их продолжатели-"пионеры", покорявшие Дальний Запад, в своих действиях ни перед кем не несли ответа. Успех был лучшим нравственным оправданием. На североамериканских просторах никто, кроме самого поселенца, не мог судить о том, что есть добро, а что зло, не на кого было переложить груз ответственности. Колонист ощущал себя отчаянно одиноким и в этом своем одиночестве видел только один способ контакта с другими людьми - отношения сообщества, общественного договора. Договорные отношения и станут основой удивительной североамериканской демократии, о которой в XIX в. так много будет писать Алексис Токвиль.
Общество, создаваемое колонистами в Северной Америке, строилось как общество свободных и ответственных индивидов. Став орудием свободы, оно функционировало во имя ее реализации. Такое общество могут составлять только люди, озабоченные сохранением своей индивидуальности, составной частью которой выступает их собственность; общество же гарантирует суверенность моральной и материальной собственности своих граждан. Уважение чужой собственности и чужой частной жизни есть лучшая гарантия уважения своей собственности и своей частной жизни. Парадоксально, но именно на этой почве произрастало в североамериканцах отрицание права других на те ценности, которые они утверждают для себя.
В отличие от латино-католического способа колонизации североамериканский проект не предусматривал интегрирования в свое общество тех, кто не испытывал необходимости стать ее членами. Если католические миссионеры, францисканцы и иезуиты вовлекали индейцев в лоно христианства едва ли не насильственно, посредством массовых крещений, то пуританских пасторов нисколько не волновали те, кто не приобщался к церкви по собственной воле, то есть не ощущал в этом необходимости. С точки зрения пуританина, заставлять другого человека приобщиться к вере, к религии насильственно означало покушаться на его свободную волю, на то, что делает человека человеком. Единственно возможным был путь, указанный еще Лас Касасом,- апелляция к разуму человека. Пуритане признавали и уважали в других их свободную волю и не обращали в свою веру никого, кто не был убежден в том, что должен стать христианином. Но не обращали еще и потому, что не считали необходимым делать для другого то, что этот другой может сделать для себя сам; новоанглийский колонизатор не признавал обращений, которые не были бы плодом внутренней убежденности, сознательного поступка. Ибо в душе человека господь может либо говорить, либо молчать. Поэтому в отличие от представителей католической традиции они полагали, что спасение человека есть дело сугубо личное, частное: каждый спасается в одиночку. И общество, состоящее из таких людей, есть общество одиночек, пекущихся о личной суверенности.
Иной и не могла быть жизненная позиция пилигрима, бегущего из охваченной религиозным фанатизмом Европы, преследовавшей, бросавшей в тюрьмы и на костры каждого инакомыслящего. В Новый Свет перебрался протестант, спасавшийся от религиозной нетерпимости и фанатизма; святой или предприниматель, он не признавал никакого иного общества, кроме того, в котором воплощалась бы столь чаемая им свобода. По этой причине колонист-протестант не намеревался склонять других людей на путь, к которому не вела бы их душа. Никто и ничто не в силах заставить другого человека принять религию, обычаи, образ жизни, которые воспринимаются им как чуждые. Самое большее, что мог сделать в подобном случае добрый христианин,- это, как советовал Лас Касас, указать путь собственным примером. Но не более чем примером, который взывал бы к сознанию остававшихся вне пуританского общества. Тогда отклик, который следовал бы в ответ на этот призыв, был бы продиктован свободной волей обращаемого. Все зависело от того, будет ли услышан этот призыв, исходящий от самого господа бога: заслужить призыв и уметь услышать его - дело избранных, составлявших общество одиночек.
Итак, оказаться способным услышать или не услышать призыв, быть или не быть способным стать частицей Нового Иерусалима, исполнять или не исполнять условия договора, заключенного между богом и людьми и между самими людьми,- все это свидетельствовало отнюдь не о предполагаемом равенстве всех людей, но, наоборот, об их явном неравенстве, неизбежных различиях между ними. Нет, не все люди равны, несмотря на то что все обладают одинаковыми умственными способностями, а следовательно, равными возможностями волеизъявления. И нежелание индейцев воспринять чуждые им обычаи и образ жизни было расценено не как выражение столь воспеваемой свободной воли, но как проявление врожденной глухоты к призыву. Но глухота - это недостаток, а не просто некое качество. Ибо глух тот, кто чужд слову бога, гласу, призыву бога. Однако здесь речь идет не о логосе, обладание которым, по мысли греков, отличало их от варваров. Если индейцы и варвары, то не потому, что плохо овладели логосом, а потому, что не хотят услышать слово. А не слышат они его оттого, что в силу своей собственной природы находятся вне порядка, основанного на этом слове. Глухота - следствие их природной предназначенности в слуги сатаны - совсем как те ведьмы и колдуны, которых пуритане в свое время были вынуждены отправлять на костер ради того, чтобы спасти общество от происков дьявола. В самом деле, чем же еще могли быть люди, добровольно и сознательно не желающие отказываться от бесцельной кочевой жизни? Чем были эти люди, не желавшие признавать частную собственность и разрушавшие ограждения, воздвигаемые колонистами как своеобразный ее символ? Для них земля была собственностью всех сразу, и никто не имел права на ее присвоение. Добиться же от них соблюдения договоров, которые они подписывали, не понимая их смысла, было просто невозможно.
Глухие к призыву индейцы (точно так же, как и те, кто пытался уклониться от вступления в единственно возможное по своей форме общество) заслуживали сурового урока. Являясь препятствием на пути победного шествия пионеров, они должны были быть устранены. Жестокого урока заслуживали все, кто придерживался религиозных взглядов, отличных от пуританской концепции английских колонизаторов Америки. Так, вне порядка, вне призыва оказывались, в частности, испанские "паписты" на Юге и французские католики на Севере. Католицизм, которому вменялось в вину отрицание свободы воли, мыслился как преграда истинному призыву, с которым бог обращался к людям. Католицизм был для пуританства еще одной формой сатанинского отрицания единственно возможного порядка существования людей, которые должны быть свободными для того, чтобы ощущать себя людьми. Не удивительно поэтому, что пуританский колонизатор проклинал испанскую колонизацию Америки, исходя при этом из обличений Бартоломе де Лас Касаса. Пуританский колонизатор мог с гордостью утверждать, что никогда не покушался на собственность индейцев, чем запятнали себя испанцы,- в доказательство он приводил договорные обязательства, по которым индеец добровольно уступал им свои права собственности на землю. При этом, естественно, не упоминалось, в обмен на что он их уступал. Пуритане, эти "святые души", также никогда не навязывали индейцам религию, к которой те не чувствовали внутреннего зова. Напротив, они проявляли полное уважение к их неспособности услышать призыв. Тот. факт, что те же самые пастыри занялись изгнанием из своего все более разраставшегося общества тех, кто своей глухотой к призыву свыше представлял для него опасность, казался вполне оправданным. Ибо не слышать и не слушаться гласа божьего воистину означало подвергать опасности само творение господне, то есть мир, где глас свыше находил свое воплощение в плодах земных, в делах рук человеческих.
Как говорилось выше, вне системы оказывались не только индейцы, ведьмы и колдуны, но и католические миссионеры, допускавшие и даже проповедовавшие метисацию, то есть смешение пшеницы с плевелами, то есть тех, кто внимал богу, с теми, кто был глух к его зову. В самом деле, как можно было допускать метисацию, когда сам создатель отметил этих других особой метой: весь их физический облик, раса, цвет кожи, обычаи, религия культура делали их неспособными услышать обращаемый к ним глас божий, которому внимали английские переселенцы, пионеры-пуритане. Отсюда и возник приписываемый генералу Шеридану афоризм "Хороший индеец - это мертвый индеец", возникший из столь же печально знаменитого изречения "Хороший ирландец - это мертвый ирландец"*. Эта параллель не случайна: речь шла об одной и той же войне. Война, развязанная в Америке против индейцев, против краснокожего, который никак не мог понять аргументов захватчика, была продолжением войны, ведшейся в Европе против католического фанатизма ирландцев. Для протестантского мышления ирландский "папист" был воплощением дьявола, для пилигрима-пуританина дьявол воплощался в духовно глухом индейце и во всех тех, кто оспаривал у пуритан землю, которую они по праву считали своей собственностью, ибо сделали природу производительной силой. И во имя идеи свободы, свободной воли вообще пуританин истреблял, уничтожал, преследовал индейцев.
* (Ibid., p. 294.)
Хуан А. Ортега-и-Медина писал, что в испаноамериканском мире, как и в неудавшемся галльско-канадском эксперименте, индейцев оставляли в живых ради поддержания системы рабства, создаваемой колонизаторами. В пуританском варианте, напротив, их уничтожали во имя идеи свободы. Одна система предусматривала завоевание, обращение и использование индейцев соответственно месту, определяемому для них имперской схемой Испании и Франции, в то время как колониальная политика Британии вообще не предусматривала для индейцев никакого специального места в своей схеме*. С английской точки зрения люди, отличающиеся от англичан расовой принадлежностью, социальным положением, обычаями и религией, оказываются в конечном счете лишь элементами природы, самой земли, которую следует заставить давать плоды, объектом эксплуатации и извлечения прибыли, такой же частью природы, как флора и фауна, уже приносящие свои плоды.
* (См.: Ibid., ch. "Competencia misionera y herencia tragica", p. 205 - 323.)
Ярким подтверждением сказанного можно считать "Мемориал", направленный в конгресс США в 1835 г. индейцами племени чероки, в котором они просили об отмене нового указа об изгнании индейцев с их земель - земель их предков. В этом "Мемориале" говорится: "Действительно, наши интересы полностью совпадают с вашими интересами. Это интересы свободы и справедливости. Они основываются на ваших принципах, которые мы сделали нашими принципами, и мы горды тем, что можем считать вашего Вашингтона и вашего Джефферсона нашими великими учителями... Мы успешно воплощаем их заветы, и результаты этого налицо. Дремучий лес уступил место удобным жилищам и возделанным полям... интеллектуальная культура, деловые навыки и радости домашней жизни заменили нам суровость прежнего дикого состояния. Мы переняли также и вашу религию. Мы прочитали ваши священные книги. Целыми сотнями наш народ присоединяется к вашим учениям, чтит добродетели, которые они проповедуют, и вдохновляется идеями, которые они несут в себе. Поэтому мы обращаемся к представителям христианской нации, к приверженцам справедливости, защитникам угнетенных. Когда мы думаем о вас, наши надежды оживают и наше будущее представляется нам более светлым. От вашего вердикта зависит судьба наша... на вашу доброжелательность, на вашу гуманность, на ваше сострадание и на вашу добрую волю уповаем мы в наших чаяниях"*. Мы видим, что в данном случае призыв все-таки был услышан, индейцы не оказались глухи к нему, коль скоро они рассчитывали на обращение, которого, как они понимали, заслуживали те, кто являлся частью общества, созданного недосягаемыми в своей святости английскими пуританами. Но их мольба осталась без ответа. Джэксон, очередной президент Соединенных Штатов, отверг петицию цивилизованных краснокожих, отдав приказ об их изгнании в резервации. Для английского пуританина индейцы оставались индейцами, то есть другими, маргинальными людьми, место которым было вне стен Нового Иерусалима. Какие бы доводы в свою пользу они ни приводили, возможность их договора с богом и людьми по самой их физической природе исключалась. Они были вещью, ни к чему более не пригодной; их оставалось только отшвырнуть, выбросить на свалку резервации, а еще лучше - уничтожить, стереть с лица земли, подобно тем библейским народам, о трагической судьбе которых вопиют многие страницы Ветхого Завета.
* (Ibid., p. 293.)
|
© SokratLib.ru, 2001-2018 При копировании материалов проекта обязательно ставить ссылку на страницу источник: http://sokratlib.ru/ "Книги по философии" |