В начале XIX в. другой философ, немец Георг Вильгельм Фридрих Гегель, читал в Берлинском университете курс, который впоследствии получил известность как "Лекции по философии истории". В этих "Лекциях" история - как того желал Вольтер - рассматривается с точки зрения философии, то есть разума, и уже не одна только европейская история, но история всемирная. Разумеется, эта история, хотя и всемирная, все же имеет своей отправной точкой Европу, "...философия истории,- говорит Гегель,- означает не что иное, как мыслящее рассмотрение ее"*. Человек, всякий человек, мыслит. Мыслит обо всем, что существует. Следовательно, он может осмыслять и самого себя, и свои поступки, то, что он сделал или делает. Он может осмыслить и то, во имя чего он делает историю. Но мыслить философски означает мыслить весьма определенным образом, ибо у философии свой способ рассуждения. Это особая форма мышления, не тождественная обыденному мышлению. Поэтому осмысливать историю с философской точки зрения означает осмысливать ее иначе, нежели летописцы, авторы хроник, повествовавшие об определенных событиях. Философии, говорит Гегель, "приписываются самостоятельные мысли, которые умозрение порождает из самого себя, не принимая в расчет того, что есть. Если бы философия подходила к истории с такими мыслями, то она рассматривала бы ее как материал, не оставляла бы ее в том виде, как она есть, но располагала бы ее соответственно мысли, а следовательно, как говорят, конструировала бы ее a priori"**.
* (Гегель Г. В. Ф. Философия истории.- В: Гегель Г. В. Ф. Соч., т. VIII, М.- Л., 1935, с. 9.)
** (Там же, с. 10.)
Согласно философии, не факты определяют историю, но она сама определена разумом a priori. История не есть нечто произвольное, хаотичное, анархическое, она есть нечто предвидимое. Существует что-то, что движет историю, что обусловливает поступки людей, делающих эту историю. Это "нечто" и подлежит философскому осмыслению. Но это как раз то самое положение, против которого восстают критики философского подхода к истории. Философский подход упрекают в предвзятости, поскольку он соотнесен с определенными мыслительными предпосылками. Стало быть, критики упрекают сторонников философского подхода к истории в отождествлении движения истории с развитием этих предпосылок. Однако, говорит Гегель, "единственною мыслью, которую привносит с собой философия, является та простая мысль разума, что разум господствует в мире, так что, следовательно, и всемирно-исторический процесс совершался разумно"*. Философия выше случайного, временного, эпизодического, она выше конкретных индивидов, действующих в этой истории. Философии известны причины этих действий, их смысл. Она знает их телеологию, конечную цель любого действия, каким бы бессмысленным оно ни казалось самим исполнителям.
* (Там же.)
Философия обнаруживает во всем разум, извлекает тот смысл, который важнее всякой событийности, который превыше всех событий, страстей и всего прочего, что обусловливает действия и поступки индивида как природного существа. В результате она приходит к обособлению смысла внешних событий как носителей разума, породившего их. С точки зрения философии в истории нет места произволу - все, что в ней совершается, разумно, имеет свой смысл, свои причины. Смысл и разумность бытия могут быть недоступны простым смертным, но не философам, занятым поисками этого смысла. Философу известен конец драмы прежде, чем она начнется, потому что ему ведом разум, породивший ее. С этой точки зрения все взаимосвязано, все соотнесено, ничто не существует вне этого смысла или разума, "...следует по крайней мере твердо и неколебимо верить,- пишет Гегель,- что во всемирной истории есть разум и что мир разумности и самосознательной воли не предоставлен случаю, но должен обнаружиться при свете знающей себя идеи"*.
* (Там же, с. 11.)
Существует нечто, что выше всего биографического, эпизодического, выше сухого факта,- нечто вроде высшего самосознания, разума или духа, направляющего волю конкретных индивидов, делающих историю с целью самоосуществления, "...во всемирной истории благодаря действиям людей,- говорит Гегель,- вообще получаются еще и несколько иные результаты, чем те, к которым они стремятся и которых они достигают, чем те результаты, о которых они непосредственно знают и которых они желают; они добиваются удовлетворения своих интересов, но благодаря этому осуществляется еще и нечто дальнейшее, нечто такое, что скрыто содержится в них, но не сознавалось ими и не входило в их намерения"*. Люди действуют, ведомые своими интересами, движимые своими страстями, но в результате, помимо своих намерений, они осуществляют именно то, что входило в намерения разума,, направляющего их действия. Разум, как и наука, сам по себе ничего не может; его возможности зависят от природы, от которой он отделился и которую он пытается покорить с помощью хитростей. Индивиды полагают, что в силу своей принадлежности к природе они делают то, что отвечает их интересам, в то время как в действительности они действуют в интересах разума, диктующего им эти потребности. С природной точки зрения разум слаб и немощен, но он хитер и умеет заставить природу делать то, что в его интересах: "Не всеобщая идея противополагается чему-либо и борется с чем-либо; не она подвергается опасности; она остается недосягаемою и невредимою на заднем плане. Можно назвать хитростью разума то, что он заставляет действовать для себя страсти, причем то,. что осуществляется при их посредстве, терпит ущерб и: вред"**.
* (Там же, с. 27.)
** (Там же, с. 32.)
Европеец, встретившийся с другими подобными ему существами, задался вопросом о своей человеческой сути и о смысле своей истории. В результате он увидел в себе носителя судьбы, орудие высшей силы. А осознав себя орудием, он не мог не осознать своего превосходства над всяким другим человеком, над всем человечеством, еще не пришедшим к самосознанию. Ощущение превосходства идет от превосходства духа, которому он служит. Ибо нет ничего выше духа, и нет ничего более достойного, как быть его объектом. Поэтому интересы духа стоят над интересами людей. И тот, кому это известно, неизбежно превосходит того, кто этого не знает: "Эта неизмеримая масса желаний, интересов и деятельностей является орудием и средством мирового духа, для того чтобы достигнуть его цели, сделать ее сознательной и осуществить ее; и эта цель состоит лишь в том, чтобы найти себя, прийти к себе и созерцать себя как действительность"*.
* (Там же, с. 24 - 25.)
Такова история, как ее сумели раскрыть философы, та история, что находится за пределами страстей человека, за пределами его природных слабостей. Поэтому в великой эпопее открытий, завоеваний и покорений других людей и краев следует видеть нечто большее, чем простоалчность, нечто большее, чем просто страсть к приключениям, нечто большее, нежели обычные человеческие-страхи, надежды и убожество. Это нечто большее - судьба духа, духа, который, будучи выше человека, в то же время является частью его самого. Этот дух и делает человека человеком - не в том смысле, как человек действует, радуется или страдает, а в том смысле, насколько-он осознает свои действия. Ощущая себя орудием духа, пусть даже ради его хитрых манипуляций, человек перестает быть простым инструментом и превращается в активный элемент этих манипуляций, как только он осознает свое положение. Стало быть, он сам отчасти превращается в манипулятора. Но над чем или над кем может быть властен человек-манипулятор? Оказывается, над теми человеческими существами, которые живут и действуют по-прежнему, повинуясь своей природе, бессознательно. Деятельность этого человека пришлась на такой период истории, когда он, ее вершитель, ощущал себя уже не орудием духа, но самим воплощением его.
Для своего самоосуществления дух нуждается в человеке; но и человек в свою очередь, чтобы стать человеком, нуждается в духе. Он становится человеком в той мере, в какой способен отвечать целям духа. Полноценность его человеческой природы зависит от полноты духа. Человеком может именоваться тот, кто сумел овладеть своими страстями, желаниями, стремлениями, подчинив их служению духу. Но овладеть - означает обратить их на служение себе самому, своему самоосуществлению. Ибо человек не есть нечто законченное - он находится в беспрестанном становлении, движении к полноте своего самоосуществления, которая состоит в достижении полноты духа. Соответственно человек, достигший осознания себя самого, уже не является орудием того, что ему внеположно,- он становится орудием в процессе самоосуществления. А следовательно, он уже не орудие духа, но само его воплощение. Устами человека глаголет дух.
Задачей человека становится освобождение духа от всего случайного, частного, и человек должен способствовать этому освобождению. Освобождению от природного начала, которое должно стать рабом духа. Природе надлежит быть не тюрьмой, но орудием в процессе освобождения - она должна обеспечить свободу духа. Ибо природа, обеспечивающая свободу духа, обеспечивает и самоосуществление человека, делающего свою собственную природу орудием духа, посредством которого он предполагает достичь полноты самоосуществления.
Кем же в таком случае являются для человека, осознавшего свой дух, встреченные им существа? Люди ли они? Пришли ли они, подобно европейцу, к осознанию своей истории, ее смысла? Европеец достиг такого осознания, потому что именно его страсти и притязания привели к открытию, завоеванию и колонизации других земель и других людей. Но знают ли они, эти другие люди, почему и во имя чего они были открыты? Почему и во имя чего они были завоеваны и колонизованы? Если бы они это знали, то не оказались бы объектом открытия, завоевания и колонизации, не оказались бы в роли простого орудия. Эти другие люди не достигли еще подлинного осознания своего человеческого бытия, следовательно, их человеческая природа взята под сомнение, а раз так, то они и вовсе не состоялись как люди. В чем же тогда конечная цель духа, осознающего себя? В свободе, говорит Гегель, а история, всемирная история, и есть прогресс в сознании свободы*.
* (См. там же, с. 19.)
|
© SokratLib.ru, 2001-2018 При копировании материалов проекта обязательно ставить ссылку на страницу источник: http://sokratlib.ru/ "Книги по философии" |