Так что же он такое - человек первобытный: человек в космосе родовых общин?
Обратимся (теперь уже основательно) к замечательному этнологу - Л. Леви-Брюлю, который, проанализировав работы многих этнографов, сделал собственные выводы о первобытном человеке, его сознании и первобытном обществе. Свое представление о сознании первобытного человека Леви-Брюль утверждал в полемике с популярной в конце XIX века (да, пожалуй и сейчас) эволюционистской школой Тэйлора и Фрэзера, которые законы первобытного общества выводили из теории анимизма, т.е. одушевления окружающего мира, его объектов первобытным человеком, якобы пытавшегося прежде всего, подобно философам, объяснить мир. Но представление о дикаре-философе оказалось, хоть правдоподобным и остроумным, но неверным. Леви-Брюль предложил свое, основанное на критическом переосмыслении фактов этнографии и эволюционистских теорий.
Он увидел ошибку эволюционистов в том, что они пытались объяснить сознание первобытного человека с точки зрения законов функционирования сознания современного человека (даже современного ученого). На самом деле первобытным человеком управляло то, что Леви-Брюль назвал "пра-логическим сознанием" и то, что он назвал "коллективными представлениями":
"Первобытные люди смотрят теми же глазами, что и мы, но воспринимают они не тем же сознанием, что и мы. Можно сказать, что их перцепции состоят из ядра, окруженного более или менее толстым слоем представлений социального происхождения. Но и это сравнение неточно и довольно грубо. Дело в том, что первобытный человек даже не подозревает возможности подобного различения ядра и облекающего его слоя представлений. Это мы проводим такое различение, это мы в силу наших умственных привычек не можем не проводить такого различения. Что касается первобытного человека, то у него сложное представление еще недифференцированно".
Из сказанного Леви-Брюль выводит законы сознания первобытного человека, столь отличные от законов сознания современного западного человека:
"Что поражает в первую очередь, так это то обстоятельство, что пра-логическое мышление мало склонно к анализу. В известном смысле, несомненно, всякий акт мышления является синтетическим. Однако когда речь идет о логическом мышлении, то синтез почти во всех случаях предполагает предварительный анализ".
"Совсем иные условия, в которых протекает пра-логическое мышление. Несомненно, и оно передается социальным путем, т. е. через посредство языка и понятий, без которых оно было бы просто невозможным. И пра-логическое мышление предполагает предварительно выполненную работу, наследие, которое переходит от поколения к поколению. Однако эти понятия отличны от наших, а следовательно, отличны от наших и умственные операции. Пра-логическое мышление - синтетическое по своей сущности: я хочу сказать, что синтезы, из которых оно состоит, не предполагают, как те синтезы, которыми оперирует логическое мышление, предварительного анализа, результат которого фиксируется в понятиях. Другими словами, связи представлений обычно даны вместе с самими представлениями".
"Институты первобытного общества, так сказать, наперед закрепляют - ne varietur (в неизменном виде) - реально возможные комбинации коллективных представлений. Число и характер связей этих представлений на деле предопределены одновременно с данными представлениями. В установленных таким путем предассоциациях особенно проявляется перевес закона партиципации (сопричастия) и слабость требований собственно интеллектуального мышления".
Пра-логическое сознание мыслит не понятиями, а образами и поэтому подчинено не логическим законам анализа-синтеза на основе принципа противоречия, а пра-логическим законам синтеза (сопричастия), имеющим характер мистического объединения самых разнородных предметов в один класс и равнодушным к противоречию. Например, люди одного из племен, находившихся в XIX веке на очень низкой ступени развития даже среди первобытных племен, считали, что они (эти люди) и один из видов попугаев - одно и то же, причем, их верование состояло не в том, что они потом станут попугаями (после смерти, например), а в том, что они уже сейчас являются попугаями. То есть, в попугае и в себе они видели одинаковую (!) сущность, не сводимую к внешним образам.
Правда, при чтении рассуждений Леви-Брюля о пра-логическом сознании, его мистическом характере и принципе (законе) сопричастия, нельзя отделаться от мысли, что это совершенно случайные, искусственные, бесполезные и вредные сопричастия, мешающие первобытному человеку. Но зачем первобытному человеку, столь слабому в борьбе с природой, было нести с собой этот тяжелый груз? Неужели это ему нужно только лишь для скрепления общинной солидарности на основе общепринятых, пусть неадекватных представлений? Автор не ставит эти вопросы, словно заклинание повторяя: здесь сопричастие, а не логика. Но факты, им сообщаемые, красноречиво говорят о богатстве, яркой эмоциональной жизни, исключительной памяти и высоком духовном уровне первобытного человека:
"Память играет в пра-логическом мышлении роль более значительную, чем в нашей умственной жизни, где некоторые выполняющиеся ею функции из нее изъяты или приняли другой характер. Наша сокровищница социального мышления передается в уплотненном виде, в форме иерархии подчиненных и соподчиненных между собой понятий. В низших обществах она состоит из часто неизмеримого количества коллективных представлений, весьма сложных и объемистых, и передается почти исключительно при помощи памяти. В течение всей жизни, идет ли речь о священных или мирских вещах, всякое воздействие, которое вызывает помимо нашей воли деятельность логической функции, пробуждает у первобытного человека сложное и часто мистическое воспоминание, регулирующее действие. Сама память первобытного человека имеет особую тональность, которая отличает ее от нашей. В пра-логическом мышлении память имеет совершенно иную форму и другие тенденции, ибо и материал ее совершенно иной. Она одновременно очень точна и весьма аффективна. Она воспроизводит сложные коллективные представления с величайшим богатством деталей и всегда в том порядке, в котором они традиционно связаны между собой в соответствии с мистическими отношениями. Восполняя таким образом в известной мере логические функции, она в той же мере пользуется и привилегиями логических функций. Например, представление, неизбежно вызываемое в памяти другим представлением, часто приобретает в сознании первобытного человека силу и характер логического мышления. Вот почему, как мы видим, знак принимается почти всегда за причину".
"Во многих отношениях, - говорят Спенсер и Гиллен, рассказывая о своих австралийцах, - память их является феноменальной". Tуземец не только различает след каждого животного и каждой птицы, но, осмотрев какую-нибудь нору, моментально узнает и сможет по направлению последних следов сказать вам, здесь животное или нет… Каким бы необычайным это ни казалось, но туземец различит отпечаток ног знакомого ему человека. Эта поразительная память первобытных людей была отмечена уже первыми исследователями Австралии. Так, например, Грей рассказывает, что три вора были обнаружены по их следам. "Мне удалось встретить одного умного туземца по имени Мойе-э-нан и в его сопровождении посетить огород, откуда был украден картофель. Он увидел там следы трех туземцев и, пользуясь способностью определять по отпечаткам ног тех людей, которые оставили эти следы, способностью, которая присуща туземцам, он сообщил мне, что эти три вора были две жены одного туземца и мальчик по имени Даль-бэ-ан". Эйр поражен "исчерпывающим знанием туземцами каждого уголка той территории, которую они занимают: после ливня они отлично знают, на какой скале вернее всего могло остаться немного воды, в какой расщелине она продержится дольше всего... Если за ночь выпала сильная роса, то они знают места, где растет самая высокая трава, где можно набрать больше всего водяных капель..."
Но чудеса первобытной памяти затмеваются чудесным богатством первобытного языка:
"Все представлено в виде образов-понятий, т. е. своего рода рисунками, где закреплены и обозначены мельчайшие особенности (а это верно в отношении не только естественных видов живых существ, и всех предметов, каковы бы они ни были, всех движений, всех действий, всех состояний, всех свойств, выражаемых языком). Поэтому словарь первобытных языков должен отличаться таким богатством, о котором наши языки дают лишь весьма отдаленное представление. И действительно, это богатство вызывало удивление многих исследователей. "Австралийцы имеют названия почти для всякой маленькой частицы человеческого тела. Так, например, спросив, как по-туземному называется "рука", один иностранец получил в ответ слово, которое обозначает верхнюю часть руки, другое, обозначающее предплечье, третье, обозначающее правую руку, левую и т. д.". Маори имеют чрезвычайно полную систему номенклатуры для флоры Новой Зеландии. "Они знают пол деревьев... они имеют разные имена для мужских и женских деревьев определенных видов. Они имеют различные имена для деревьев, листья которых меняют форму в разные моменты их роста. Во многих случаях они имеют специальные имена для цветов деревьев и вообще растений, отдельные имена для еще не распустившихся листьев и для ягод... Птица коко или туи имеет четыре названия (два - для самца и два - для самки) в соответствии с временами года. У них имеются разные слова для хвоста птицы, животного, рыбы, три названия для крика попугая кака (для обыч-ного крика, для гневного и испуганного) и т. д.".
Наконец, читаем у Леви-Брюля об интуиции и психологической проницательности первобытных людей:
"Когда мы видим первобытных людей такими же, а иногда лучшими, чем мы, физиономистами, моралистами, психологами (в практическом значении этих слов), то с трудом представляем, что в других отношениях они становятся для нас почти неразрешимыми загадками. Мы должны, однако, обратить внимание на то, что пункты сходства неизменно относятся к тем формам умственной деятельности, где первобытные люди, как и мы, действуют по прямой интуиции, когда необходимо непосредственное восприятие, быстрое и почти мгновенное истолкование происходящего: речь идет, например, о чтении на лице человека чувств, в которых он сам, быть может, не отдает себе отчета, о нахождении слов, которые должны задеть желательную тайную струну в человеке, об улавливании смешной стороны в каком-нибудь действии и положении и т. д. Они руководствуются здесь своего рода нюхом или чутьем. Опыт развивает и утончает это чутье, оно может сделаться безошибочным, не имея, однако, ничего общего с интеллектуальными операциями в собственном смысле слова. Когда же на сцене появляются интеллектуальные операции, то различия между двумя типами мышления выступают столь резко, что возникает искушение преувеличить их. Сбитый с толку наблюдатель, который вчера считал возможным сравнивать разум первобытного человека с разумом всякого другого, ныне готов расценить этот разум как невероятно тупой и признать его не способным на самое простое рассуждение".
В основе мировоззрения первобытных людей, как доказывает Леви-Брюль, лежат не индивидуальные, а коллективные представления, навязанные индивиду общиной. Причем, первобытная община, по мнению автора, в основном обобществила эмоционально-духовную сферу человека, оставив его индивидуальному сознанию здравый смысл в делах, имеющих практически очевидный характер (что-то вроде "дают-бери, бьют-беги"). Но здесь автор как бы останавливается на полпути, приводя яркие примеры коллективных представлений, он лишь доказывает, что они находятся над индивидуальным сознанием, и не ставит вопрос о том, насколько эти коллективные представления помогают жить и выживать и почему, опять же, в силу чего, так происходит (сложно поверить, что коллективные представления мешают, или бесполезны, ведь они должны помогать человеку и общине в борьбе за выживание).
Леви-Брюль делает попытку разобраться во внутренних механизмах пра-логического сознания, сравнивая его с логическим сознанием современного европейца:
"Вместо того чтобы быть окутанными атмосферой логических возможностей, представления погружены, так сказать, в атмосферу мистических возможностей. Поле сознания здесь не однородно, и поэтому собственно логическое обобщение и логические операции над понятиями оказываются недоступными. Элемент общности заключается в возможности, впрочем предопределенной, мистических взаимодействий между существами или аналогичных мистических действий, общих различным существам. Логическая мысль имеет дело с целой лестницей понятий различной общности, которые она в той или иной мере анализирует или синтезирует. Пра-логическое мышление заполнено коллективными представлениями, связанными между собой таким образом, что они порождают ощущение некоего общества, в котором существа действуют и реагируют друг на друга непрерывно при помощи своих мистических свойств, сопричастных друг другу или взаимно друг друга исключающих".
Но все-таки в разумности этих представлений этнолог сомневается:
"Во время моего пребывания в Амбризетте, - говорит Монтейро, - три женщины из племени кабинда отправились к реке набрать воды. Стоя одна подле другой, они набирали воду в кувшины; вдруг средняя была схвачена аллигатором, который утащил ее на дно и сожрал. Семья несчастной сейчас же обвинила двух других в том, что они колдовским путем заставили аллигатора схватить именно среднюю женщину. Я пытался разубедить этих родственников, доказать нелепость обвинения, но они ответили мне: "Почему аллигатор схватил именно среднюю женщину, а не тех, которые стояли с краю?" Не было никакой возможности заставить их отказаться от этой мысли. Обе женщины были вынуждены выпить "каска" (т, е. подвергнуться ордалии - испытанию ядом). Я не знаю исхода этого дела, но вероятнее всего, что одна из них, а возможно, обе погибли или были отданы в рабство",
Хотя чуть дальше Леви-Брюль приводит любопытные факты о том, что во многих местах крокодилы действительно не были опасны для человека:
"Вообще туземцы не боятся приближаться к берегу реки или даже купаться по соседству с крокодилами. Их мнение, впрочем, разделяется некоторыми европейцами. Босман писал: "В течение всего времени, которое я здесь провел, я ни разу не слыхал, чтобы крокодилы кого-нибудь сожрали, человека или животное… Во всех реках страны водится ужасно много этих животных… Я, однако, в воде не хотел доверяться им, хотя ни разу не слыхал разговоров о случившихся в связи с этим несчастьях".
Для автора, как любого просвещенного человека, причина очевидна, он знает кто прав, а кто виноват. Он считает очевидным, что крокодил убил женщину в силу естественного голода, а женщине просто не повезло или она была не ловка, в отличие от своих подруг.
Поэтому, испытание или наказание (ордалия), которому подверглись подруги погибшей, с точки зрения автора, ничто иное, как первобытные дикость или неадекватность. Но, если автор описывает типичный случай (а иначе зачем вообще уделять этому внимание), то мы в этом случае должны сделать вывод о том, что коллективные представления и мистические сопричастия часто (чаще всего?) мешали, а не помогали людям. Можно, конечно, предположить, что пытка, которой подверглись подруги, была средством воспитания солидарности и ответственности друг за друга, дескать виноваты потому, что не усмотрели. Но я рискну все же предположить правоту и адекватность объяснения ситуации первобытными людьми, видевшими ситуацию изнутри, а не учеными, видевшими ситуацию снаружи.
Мы видели из приведенных выше отрывков насколько точен глаз и развита наблюдательность (в том числе психологическая) у первобытного человека. Возможно (и, скорее всего), что в общине знали о действительных, хотя может быть и скрытых, отношениях между женщинами, по некоторым особенностям их поведения почувствовали их вину и решили подвергнуть их священному ритуалу ордалии, чтобы окончательно выяснить правду. Если вспомнить и о том, что во многих местах, кишащих крокодилами, крокодилы действительно не нападают (или нападают редко) на людей, то ситуация еще более обогатится, например такими предположениями (для нас предположениями, для соплеменников женщин - очевидными психологическим наблюдениями) о том, что погибшая женщина утратила "чувство крокодила", а природная наблюдательность не предупредила людей об опасности, возможно, из-за психологического разлада между ними, может из-за зависти, которой (завистью) они и "предали" подругу. Леви-Брюль пишет, что там, где современный человек ищет (и находит) объективную, понятийную реальность, человек первобытный находит мистическую (невидимую) - психологическую, интуитивную реальность и находит ее на основе богатейших коллективных представлений. А у этой реальности своя "правда" и своя глубина:
"Конечно, интуиция подобного рода не делает невидимого видимым или неосязаемого осязаемым: она не в состоянии дать чувственное восприятие того, что не воспринимается внешними чувствами. Однако она дает полную веру в присутствие и действие невидимых недоступных чувствам сил, а уверенность равняется, если только не превосходит ее, тому, что дается самими внешними чувствами. Для пра-логического мышления наиболее важные элементы реальности не менее реально даны, чем другие. Именно эти элементы и осмысливают для первобытного мышления все происходящее. Нельзя даже сказать, чтобы все происходящее нуждалось в объяснении. Ибо в тот момент, когда данное явление происходит, пра-логическое мышление непосредственно представляет невидимое влияние, выражающееся таким образом. Именно о пра-логическом мышлении можно с полным правом сказать, что окружающий его мир - язык, на котором духи говорят духу".
Но здесь Леви-Брюль снова за констатацией отличий современного и первобытного сознаний, может быть, против своей воли, скатывается к тривиальной декларации превосходства современного сознания над первобытным, не умея понять его (первобытного сознания) цели и смысла. Все эти мистические сопричастия кажутся ученому стихийным порождением примитивного сознания, классификациями ради классификаций. По крайней мере иного в его рассуждении не видно.
Но представьте в себе глаз первобытного человека, фиксирующий малейшие детали всех объектов окружающего мира, его музыкальное ухо и энциклопедическую ситуативную память, его богатый язык, имеющий десять слов только для названия муравья (причем, не синонимов). Может ли этот человек, фиксирующий при восприятии дерева, например, тысячи самостоятельных и увязанных подробностей, таких как переливы цвета, шумы листвы и скрипы веток, образы отдельных веток и даже листьев, не воспринимать его как индивидуальность (например так, хотя бы, как мы воспринимаем лицо человека)?
Первобытный человек вполне может видеть (воспринимать) информацию о том, хорошо дереву или плохо, ведь его картина дерева в сотни раз сложнее нашей, а ведь и мы знаем, что дерево живое. Если же дерево - священное, то его образы включаются в систему сложных и столь же подробных коллективных представлений, связанных с другими священными предметами, ритуалами, ситуациями. Тогда дерево не может не быть для восприятия человека живым.
Иллюзия это или реальность? Даже, если иллюзии здесь больше, чем реальности, она выполняет функцию концентрации внимания и действенной солидарности, но возможно, что при восприятии действительно живых объектов (дерева, крокодила) первобытный человек устанавливает с ними действующую психологическую связь, видит их живыми как они есть. Живые скалы и звезды - это чистая иллюзия, но реально живыми являются коллективные представления, оживляемые образами скалы и звезды.
Чтобы лучше понять то, что видел человек, смотря на сложные предметы, такие как дерево, животное, скалу, каким образом он видел в них мистическое содержание, отделенное от зрительного образа, представьте себе любимую книгу, которую вы читаете. Видите ли вы на ее страницах сложный и в чем-то упорядоченный рельеф букв, слов и предложений или все-таки мысли, образы, ситуации? Сделаете ли вы сопричастие между книгой и, допустим, знакомым человеком, чей характер точно описан автором и, например, местом в городе, конкретно описанным в книге? Человек, непосвященный в вашу знаковую систему, удивится тому, чем могут быть похожи этот предмет (книга), знакомый вам человек и здание на площади. Так и здесь нельзя судить о произвольности (пусть коллективной и повторенной тысячи раз) или неадекватности сопричастия первобытным человеком между, на наш взгляд, случайными предметами. Для первобытного человека скалы, деревья, животные, река - это книги, целые энциклопедические тома, которые он читает, как он читает следы людей и зверей на камнях. Но он не только читает (мистифицирует), но еще и видит, причем подробнее и острее современного человека, он видит не только крокодила, но и его "лицо", т.е. способен понимать его внутреннее состояние.
Но самое важное, что отличает вооруженный научными понятиями и классификациями мозг современного человека от мозга первобытного человека - это иная форма и уровень субъектности. Для нас человек и субъект - одно и то же, у первобытного же субъект воли находится в общине, мыслительная работа и рациональность может быть найдена только в общине. Человеческие поступки, погруженные в общинную личность, нельзя объяснить исходя из представления о Я-человеке или даже группы Я-людей, примерно так, как если бы хотели объяснить поведение руки некоего невидимки, не как руки, а как самостоятельного субъекта. Да, рука отдернется, попав на горячее или холодное (без участия разума), также и первобытный человек, встретив очевидную опасность или препятствие, "рационально" обойдет их, как и человек современный. Но в сложных ситуациях для того, чтобы понять поведение руки, необходимо все же вступить в контакт с этим невидимкой.
Вот это мы и попытаемся сделать в следующей главе. Мы попытаемся сделать видимой невидимку общины.
|
© SokratLib.ru, 2001-2018 При копировании материалов проекта обязательно ставить ссылку на страницу источник: http://sokratlib.ru/ "Книги по философии" |