Мнения доксографов об отношении Парменида (акмэ которого — 504-501 гг. до н.э. — совпадает с акмэ Гераклита) к Ксенофану расходятся. Одни объявляют Парменида не только учеником, но и верным последователем Ксенофана. Другие (скажем, Диоген Лаэртий — 1; 274) сообщают, что Парменид подчеркнуто демонстрировал свою верность не Ксенофану, а другому учителю, пифагорейцу Аминию, чья известность в Древней Греции не шла ни в какое сравнение с всегреческой Ксенофановой славой. Действительно, в учении Парменида можно найти мысли, созвучные пифагорейским. Такова, например, идея о шарообразности Земли. Но ведь и Ксенофан, как мы теперь знаем, питал слабость к шарообразной форме настолько, что даже приписал ее божеству, "самому бытию". Эту идею приняли и другие элейцы. Вообще же идеи и логика Ксенофанова учения в значительной степени представлены у Парменида, Зенона и Мелисса. Эти три мудреца, видимо, играли существенную роль и в развитии древнегреческой философской мысли, и в интеллектуальной жизни эпохи, которая, припомним, была эпохой Анаксагора и переливалась в эпоху Сократа.
Парменид также был поэтом. Плутарх, отмечая, что философическая поэзия — особый тип поэтизирования, по вопросу "Как слушать поэтов?" дает такое разъяснение: „Стихи Эмпедокла и Парменида... суть теоретические рассуждения, заимствующие у поэзии как средство возвышенность слога и размер, чтобы избежать прозаичности" (15; 277). Правда, встречающееся у Плутарха выражение "теоретические рассуждения" вносит в раннее греческое философствование более поздний смысловой оттенок. Тем не менее можно согласиться с тем, что поэтическая форма не была для Парменида главной и, возможно, в еще большей мере, чем у Ксенофана, лишь служила выдвинутым на первый план философским целям. Но она и не была для элейской мысли чисто внешним, несущественным элементом. На той стадии развития древней философии, когда она, как у элейцев, еще парила в высотах космологическо-философской фантазии, поэтическая форма была уместной и органичной.
В тех исторических условиях для философии вообще было естественно породниться с поэзией, с литературой — в частности, пользоваться жанром диалога (открытие которого как философского жанра приписывают именно элейцу Зенону). Философствование о беспредельном прекрасном космосе, о человеке, его уме, сердце, о прошлом и будущем, о высоком, добром в деяниях человека и человечества склоняло великих мыслителей к поэтической форме или к яркой, драматичной прозе диалогов. Начиная с глубокой древности ценились или критиковались, но мало кого оставляли равнодушными донесенные преданием тексты Парменида, которые, видимо, входили в его поэму о природе(Далее при цитировании поэмы Парменида использованы новые версии перевода, предложенные А.В. Лебедевым в книге "Фрагменты ранних греческих философов"- причем в случаях, когда важна не столько точность формул, сколько яркость образа, приводятся стихотворные переводы, помещенные в Приложении к разделу о Пармениде, а при обращении к существенным оттенкам именно философской мысли — прозаические переложения Парменидовой поэмы.). Завязку этого философского сочинения, пролог к нему (проэмий) Парменид использует для того, чтобы, опираясь на привычный для греков мир мифологических, художественных, а потом и философских фантазий, помочь читателю (и слушателю) отправиться в воображаемое интеллектуальное путешествие — в мир идей и образов элейской философии, а также объяснить, каковы главные цели и ценности, во имя которых только и следует "отпускать" быструю мысль путешествовать по путям дальнего космоса и в глубины сущностных изысканий, в конце концов позволяющих самым мудрым "встретить" вездесущее божество.
Кони, несущи меня, куда только мысль достигает,
Мчали, вступивши со мной на путь божества многовещий,
Что на крылах по Вселенной ведет познавшего мужа.
Этим путем я летел, по нему меня мудрые кони,
Мча колесницу, влекли, а
Девы вожатыми были.(1-5; 295)
Дева — одна из тех "Дочерей Солнца", которые в поэме Парменида стали "вожатыми" путешествия юного философа, — обращается к нему со словами:
Юноша, спутник бессмертных возниц! О ты, что на конях,
Вскачь несущих тебя, достигнул нашего дома,
Радуйся! Ибо тебя не злая Судьба проводила
Этой дорогой пойти — не хожено здесь человеком —
Но Закон вместе с Правдой. Теперь все должен узнать ты:
Как убедительной Истины непогрешимое сердце,
Так и мнения смертных, в которых нет верности точной. (24-30; 295)
Что же было поведано "спутнику бессмертных возниц" насчет "убедительной Истины"? Собственно, в поэме выражено самое главное в элейской концепции первоначала — концепции бытия и божества. Давайте и мы присмотримся к тому, что именно элеец Парменид считал "убедительной Истиной".
Главный для элеатов вопрос: что в философии значит слово "есть"?
...Спор [собств. "тяжба, требующая решения"] по этому делу —
вот в чем:
Есть или не есть? Так вот, решено [-вынесен приговор],
как [этого требует] необходимость,
От одного [пути] отказаться как от немыслимого, безымянного,
ибо это не истинный Путь, а другой признать существующим и верным.(15-19; 290)
От вопросов, поставленных Парменидом, тянутся нити ко всем последующим философским размышлениям о бытии, постепенно разрастающимся в особый раздел философского знания, который в философии существовал издревле, но только в Новое время получил название "онтологии".
На первый взгляд ответить на вопросы Парменида не представляет труда. У того, что есть, у "сущего сейчас" наверняка имеется свое "было", свое становление, и обязательно — раз оно точно есть — в нем заложен хоть краткий момент будущего, его "потом". Это относится к наличным в каждый момент вещам, состояниям мира, человеческим существам. Но дать подобный ответ — значит не понять более сложного смысла вопроса и, следовательно, натолкнуться на другие парменидовские вопросы и ответы-парадоксы. Ибо Парменид задается вопросом не о "есть" какой-то вещи или вещей вообще, не о "есть" какого-то человека или мыслимых (как раз с помощью связи прошлого-настоящего-будущего) поколений людей. Он испытует вопросами о самом "есть", о "сущем сейчас" как таковом, обо всей беспредельной совокупности, целостности вот-сейчас-сущего.
Правда, и сами элеаты — Парменид, а вслед за ним Зенон и Мелисс — постоянно смешивают два возможных уровня вопрошания о "есть и не есть": уровень философский, абстрактный и уровень обыденный, связанный с наблюдением над конкретными вещами. От смешения возникают труднейшие проблемы, загадки, парадоксы, которые задали науке и философии элеаты и которые с тех пор не перестают привлекать к себе внимание многих исследователей. Если бы упомянутое смешение было всего лишь следствием мыслительных ошибок, то они были бы довольно быстро устранены. Но дело идет о неизбежных для философского и научного разума проблемных противоречиях и трудностях. Специфика, а одновременно и парадоксальная на первый взгляд привлекательность философствования элейцев состоят в том, что они не только не затушевали трудности, возникающие перед разумом и познанием, но многократно усложнили, "утяжелили" их и в таком простотаки неразрешимом виде выставили на суд... самого научно-философского разума. Да еще и втянули в парадоксы-апории философствования обыденный разум, которому впору прийти в отчаяние, от аргументов, с помощью которых элейские философы последовательно разрушают "железные" очевидности повседневного опыта. Догонит ли быстроногий Ахиллес черепаху, если черепаха начнет ползти из какого-то пункта много раньше, чем Ахиллес устремится за ней в погоню? Движется или покоится выпущенная из лука стрела? Что за вопросы, скажет обычный человек, не посвященный в философские премудрости: Ахиллес, без сомнения, настигнет черепаху, как бы далеко она ни продвинулась своим "черепашьим шагом"; стрела, пущенная из лука, бесспорно, движется. Но вот спорить с Зеноном, поставившим эти и другие каверзные вопросы и давшим на них противоположные ответы, будет совсем не просто.
Сложная, многоликая проблематика является нам, когда мы вместе с элеатами задумываемся,-во-первых, о смысле "есть" и, во-вторых, о соотношении "есть" и "не есть". Мы строим множество высказываний, где имеется или предполагается слово "есть" (или "не есть"). Возможно построить достаточно полную типологию таких высказываний, которые соответствуют некоторым важнейшим сферам — но чего? Да сферам существующего, имеющегося, наличного (или, напротив, несуществующего). Мы, например, говорим:
(эта и всякая другая) река есть (существует);
(этот и всякий другой) дом (книга, статуя и т.д.) есть (существует);
(этот и всякий другой) треугольник (многоугольник, круг и т.д.) есть
(существует, скажем, нарисованным на доске);
(это и всякое другое) государство есть (существует);
(этот и другой) кентавр есть (существует, скажем, нарисованным в книге);
(этот) атом (или его частица) есть (существует);
(эта или другая) категорий (науки, философии) есть (существует, например, в рассуждениях или сочинениях философов, ученых).
Нетрудно показать, что подобные высказывания как бы "заключены внутри" мыслей-высказываний-предложений, имеющих и другую лингвистическую форму. Например, предложения: "Река Волга впадает в Каспийское море", "Треугольник нарисован в тетради" — заведомо предполагают, что река Волга (как и Каспийское море), треугольник в тетради (и треугольник как геометрическая фигура) существуют. В предложении: "Человек мыслит" — заключено сразу несколько "есть": человек есть мыслящий, человек есть, существует — и как какой-то конкретный человек, и как род. Декарт по существу "развернул" скрытую в предложении: "Я есть" — предпосылку о существовании в знаменитое "когито": я мыслю, следовательно, я существую.
Не вникая в логико-лингвистические аспекты, из этой многообразной проблематики выделим для разговора об элейцах чисто философские проблемы, сконцентрированные вокруг всеобщих понятий, или категорий философии, — существования и бытия.
Философия использует такого рода высказывания и напоминает о сферах, к которым высказывания относятся, чтобы выяснить, что общего между ними и что их объемлет в некую целостность. Общее усматривается прежде всего в следующем: все это "есть" (значит, существует, наличествует), причем в некоем более широком, целостном "есть". С точки зрения философии очень важно, что мысль движется от констатации существования, наличия каждой отдельной единичности (их в философии именуют сущими) и каждой из сфер существования к фиксированию их единства и различия. Каждое сущее и каждая сфера существования "есть" вместе с другими сущими, объединенными в универсальную целостность, но они существуют, наличествуют, опознаются как сущие всякий раз совершенно особыми способами. Говоря коротко и предварительно, акцент на единство и различие в "есть", в существовании и получает оформление через категорию "бытие" (а также родственные категориальные оттенки) и учение о бытии. Отсюда видна и связь "бытийной" мысли с категориями существования, сущего и отличие, отталкивание от них, движение в новую понятийную сферу.
Существуют, наличествуют не только вещи природы, но и интеллектуальные продукты — фигуры и теоремы геометрии, величины, вычисления арифметики и алгебры, атомы физики, образы литературы и искусства, категории и понятия философии. Они становятся особыми областями существования, включенными в более обширные сферы индивидуальной и социальной жизни людей, в их культуру. Проблема многообразной целостности всего универсума — в его существовании или (на философском языке) проблема бытия — все, что угодно, только не философская выдумка. Всякий человек, любое поколение людей в каждом из действий и процессов мысли — независимо от того, создают ли они, преобразуют мир зримых глазу предметов, процессов или имеют дело с отношениями людей, с продуктами научной мысли или с образами искусства, созданными воображением, — прежде всего должны знать или узнать, существуют ли уже и как именно существуют, наличествуют, даны те "объекты", на которые направлены или будут направлены их действие и мысль. Поэтому изначальность отношения к существованию и к бытию "срисована" философией с любого, в сущности, действия и с любого акта мысли человека (как существа цивилизации).
Элеаты широко пользуются именно понятием бытия, уже придавая философской категории бытия другие функции по сравнению с понятием существования. Но, продвинув тем самым размышление к еще более общей, возможно, предельно общей границе универсального единства мира, философы-элейцы то и дело отступают на "ступеньку" существования. Правы те авторы, которые зафиксировали, что у Парменида и Зенона есть два различных — соприкасающихся и конкурирующих — понимания: бытие то отождествляется с сущими, со сферами космоса и земного существования, то берется в его уже более абстрактном, философско-категориальном значении. И каким же причудливым становится мир в изображении элеатов! С одной стороны, это мир, где действуют "физические" по облику начала и стихии, где уместны почти физические уподобления. У Парменида, например, тут и "Свет" и Ночь" (9; 297), и "эфирная природа" и "все, что в эфире" (10; 297), и активный, динамичный "беспримесный огонь" (12; 298), и сама Земля. И даже когда Парменид переходит к "целостному сущему" — когда движется к понятию бытия, — то и здесь не обходится без " мирских " образов-уподоблений:
бытие ... закончено
Со всех сторон, похожее на глыбу совершенно-круглого Шара,
Везде [= "в каждой точке"] равносильное от центра...(7-8 (42-44); 291)
Ho, с другой стороны, характеристики бытия — они-то и привели к противоречиям, парадоксам — прилаживаются к тому реальному факту, что бытие есть философская категория, выражающая всеобщую связь всех сущих и всех сфер сущего. А что можно сказать о всеобщей связи, обо всем? Да именно то, что элеаты пытались сказать о бытии: что связь эта едина и единственна, что у нее нет и не может быть физических частей и границ, что она" непрерывна и вечна, как вечен мир. Если принять в расчет особый предмет разговора — бытие, все (у элеатов тождественное "есть", "сущему сейчас"), то не найдешь ничего странного и неоправданного в поэтико-философских утверждениях Парменида:
Каким образом то, что есть [я сущее-сейчас], могло бы быть потом?
Каким образом оно могло бы быть-в-прошлом [или: "стать"]?
Если оно "было," [или; "стало"], то оно не есть,
равно как если ему [лишь] некогда предстоит быть.
Так рожденье угасло и гибель пропала без вести.
И оно неделимо, ибо оно все одинаково,
И вот тут его ничуть не больше, а [вот там] ничуть не меньше,
Что исключило бы его непрерывность, но все наполнено сущим.
Тем самым Все непрерывно: ибо сущее примыкает к сущему.(7-8 (18-25); 290-291)
Отрицая за Бытием как символом Всего, воплощением всеобщей связи то, что присуще физическим вещам и состояниям, элеаты, без сомнения, правы. Заострив парадоксы, противоречия проблем многого и единого, прерывного и непрерывного (континуума), целого и части, элеаты одновременно и поставили в тупик, и продвинули вперед философско-математическую, логическую мысль.
То, как эти проблемные сдвиги, парадоксы, противоречия запечатлелись в более общих философских рассуждениях о бытии, а вместе с тем о едином и многом, движении и покое, кратко рассмотрим на примере Зенона.
Литература:
Мотрошилова Н.В. Рождение идеи бытия (Парменид)./История философии. Запад-Россия-Восток. Книга первая. Философия древности и средневековья.- М.:Греко-латинский кабинет, 1995 - с.70-75
|
© SokratLib.ru, 2001-2018 При копировании материалов проекта обязательно ставить ссылку на страницу источник: http://sokratlib.ru/ "Книги по философии" |